Не сдамся. Нет.

Марк

По мере того, как двигались к финалу съемки фильма, в котором я исполнял главную роль, заканчивались мои физические и моральные силы. Я работал по восемнадцать часов в неделю. Мейн не давал мне поблажек, ни дня передышки, а выходные отменил, когда мы вышли на финишную прямую. Все актеры ворчали и скрипели зубами, но приходили на съемочную площадку в назначенное время. Я был уверен, что это моя последняя работа в качестве основного актера, а не каскадера. Мейн требовал от меня того, что я дать не мог – настоящих живых эмоций. Но сукин сын все равно был доволен. Я видел, как горели его глаза, когда он просматривал отснятый материал.

– Ты – золотая жила, Марк, – произносил он в такие моменты. – Через несколько месяцев все женщины мира будут мечтать о том, чтобы слизать пот с твоего пресса.

Я только качал головой в ответ на подобные замечания. Наверное, мне должна льстить высокая оценка самого Роберта Мейна, но на самом деле я ощущал полное равнодушие. Мне было плевать, что в итоге у нас получится. Я согласился на эту авантюру из уважения к Мейну, и, если уж до конца быть честным, устав от его е-мейлов с обновленными версиями сценария. Иногда человеку проще дать то, что он хочет, чем убедить его оставить тебя в покое.

Как ни странно, но Каперски разделял мнение Роберта по поводу грядущего успеха фильма. Мы не раз спорили с ним по этому поводу.

– Ты просто не видел себя со стороны. Роль создана для тебя, – заверял меня Джош во время коротких перерывов на кофе и сигарету.

– То есть роль тупого гонщика, который все время бухает, жрет наркоту и трахает все, что шевелится, по-твоему, создана для меня? Мне должно это льстить, Джош? – с иронией спрашиваю я.

– Ты неправильно расставляешь акцепты. Твой герой – Майкл, он ищет себя, он свободен от чужого мнения и обладает невероятной харизмой. – рассуждал Каперски с умным видом знатока-киномана. – Он романтик в глубине души, которого не понимают окружающие, и поэтому его поведение – своеобразный вызов обществу.

Я закатываю глаза, поднося к губам сигарету.

– Я так глубоко не копал. Как ты можешь видеть то, чего я не замечаю, и, следовательно, не могу сыграть? Так?

– Не так. Тебе и не нужно ничего играть. Это ты и есть. Мейн видит тебя таким. Даже имя подобрал похожее. Абсолютное слияние. Я думаю, старый козел немного влюблен в тебя.

– Фу, Джош, – с отвращением морщусь я. – Всем известно, что дом Роберта до отказа заполнен самыми дорогими шлюхами Голливуда.

– Это ничего не значит. Как человек творческий, он может обрести музу в человеке любого пола, – возразил Джош. – Поверь мне, девушки будут с ума сходить по Майклу, как только картина выйдет в прокат. Ты должен быть готов к тому, что твоя жизнь резко изменится. Слава и успех – это самый тяжелый вид наркотика, а ты очень поддаешься зависимостям. Будь острожен, Марк.

– Ты снова за свое? – раздраженно спрашиваю я. – Мое поведение в последнее время настолько идеально, что я вижу нимб над головой в отражении зеркала в ванной, когда бреюсь утром.

– Как твои дела с Моник? – меняет тему Каперски. Я отвожу взгляд, пожимая плечами.

– Она снова пропала. Уже неделю нет, – отвечаю я глухим голосом. – Я даже в полицию не обращался. Сама появится.

– Что-то случилось? – с тревогой спрашивает Джош, обеспокоено глядя на меня. – Она же не могла уйти просто так. Ты говорил, что ваши отношения стали лучше.

– Лучше – это имелось в виду, что мы перестали ругаться и спорить каждый день по всякой ерунде. Но, если серьезно, то я сказал ей, что хочу развестись. Она несколько месяцев была адекватной и трезвой. Снова начала рисовать, записалась на танцы живота. Мне казалось, что это тот самый момент, когда я могу ей сказать, что не вижу будущего для нашего брака.

– Ты снова облажался, парень, – вздохнув, качает головой Джош. – Если женщина записывается на танцы живота, значит она собирается привлечь внимание своего мужа. Она старалась ради тебя, а ты ей про развод.

– Я не могу с ней жить, Джош, – устало выдыхаю я. – Мне очень жаль, что я так поступаю, но это сильнее меня. У нас мог быть шанс в самом начале, пока Моник не начала исчезать. Это же ненормально. Я даже не знаю, где и с кем она бывает в дни, пока я, как дурак, ищу ее повсюду.

– Я понимаю тебя, Марк, – участливым тоном произносит Джош. – Поверь, я не собираюсь осуждать твое решение. Развод всегда причиняет кому-то боль. Это неприятно и обидно, если одна из сторон хочет сохранить отношения. Но ты честен с ней, вот что главное. Ты обращался в полицию?

– Нет, – отрицательно качаю головой. – Там все сложно. Я не говорил тебе. Но Моник живет по поддельным документам. Она была замужем. Муж и сын погибли, она подсела на наркотики, во что-то вляпалась. Решила начать жизнь с нуля, и начала с имени.

Джош какое-то время изумленно смотрит на меня, задумчиво отстукивая пальцами дробь по поверхности стола. От вибрации звенит железная маленькая ложка в кружке, раздражая слух.

– Ты уверен, что это правда? Проверял информацию?

– Нет, – отрицательно качаю головой. – Зачем?

– Ну, а как ее звали до смены имени, ты спрашивал?

Пожимаю плечами. Каперски изумленно смотрит на меня, не скрывая своего раздражения.

– Почему ты не проверил ее слова, Марк? Ты не думаешь, что девушка больна? Что ты, вообще, о ней знаешь?

Разумные вопросы, которые задает мне Джош, рождают во мне волну паники. И я понимаю, что действительно должен был что-то предпринять. А не пустить ситуацию на самотек. Быстро и лаконично рассказываю другу все, что мне известно о Моник. Оказалось, совсем немного. Да, полный ноль, если честно.

– Послушай, Марк, – наклонившись вперед, тихо говорит мне Каперски. – У меня есть человек в органах, с доступом в разные информационные базы. Я обращусь к нему, и мы вместе приедем к тебе домой. Он посмотрит ее личные вещи, и, может быть, найдет то, что ты не видишь. А потом будем думать дальше.

– Хорошо… Да. Я тебя понял, – растерянно киваю я.

Мейн орет в громкоговоритель, что перерыв окончен и требует меня на площадку. Я возвращаюсь в кадр с тяжелым предчувствием скорой катастрофы. Мое состояние улавливает камера, и Роберт, матерясь на чем свет стоит, прогоняет меня домой, заявив, что не засчитает этот день и еще влепит мне штраф за сорванные сроки. Ублюдок. Теперь я начинаю понимать, почему прославленного режиссера так терпеть не могут актеры, которым довелось работать с этим самодуром.

Возвращаясь домой, я стараюсь не думать о Моник, хотя получается плохо. Я ничего не знаю о женщине, с которой прожил вместе полтора года. Сирота, художница, вдова.... Это все. Она никогда не говорила о себе. Больше о других людях. Придумывала истории о случайных прохожих: счастливые семьи, неверные жены, капризные дети, влюбленные старики, страшные сказки, придумывала и сама радовалась. И плакала иногда, и смеялась. Странная. Но все мое окружение, актеры, сценаристы, режиссеры, модели, поэты и композиторы…. Кто из них не странный? Я давно уже перестал каждого человека ограничивать какими-то рамками.